Сергей Лукьяненко - Глубина [сборник]
— Чего вы так рано… — открывая холодильник, буркнул он. Замер на миг, высматривая добычу, потом вытащил коробочку йогурта и плюхнулся за стол. — Орете тут, на весь дом слышно…
— Иди умойся, — велел Чингиз.
— Угу. Поем только…
— Правильно, — поддержал пацана Падла. — Лишняя гигиена — это происки изнеженного западного общества. Настоящий хакер должен быть грязным, непричесанным, с желтыми зубами и лицом серого цвета.
Пат исподлобья посмотрел на хакера, но упрямо продолжал есть йогурт.
— У меня сегодня дела, — сказал Чингиз. — В глубину смогу пойти лишь вечером. Давайте встретимся здесь же… но в глубине. В семь часов. Нет, лучше в восемь. Всех устраивает?
— Пораньше бы… — сказал Пат. — А?
— Парень, тебе лучше пока не ходить в глубину, — сказал я.
— С чего это?
— Из детей традиционно получаются самые лучшие заложники.
Пат фыркнул:
— Я сегодня буду ростом в два метра и с бородой…
— Леонид прав, — кивнул Чингиз. — Думаю, пару дней тебе надо провести без виртуальности.
По взгляду мальчишки я понял, что упал в его глазах… значительно глубже той несчастной пропасти перед Храмом.
— Ленька, я на тебя вообще обижен!
— Но послушай…
— Ты в меня из ракетомета пальнул! — облизывая ложку, сообщил Пат. — И убил насмерть. А если бы у меня болевой шок случился? Или аппендицит лопнул?
— Не заговаривай зубы, — спокойно ответил Чингиз. — Ты сегодня без глубины.
— Ну и посмотрим, чего вы там без меня навоюете… — буркнул Пат. — Программу ту откроем? Я поюзать хочу немножко… не в глубине, так просто… Хелпы почитаю…
— Я свой ключ забыл, — усмехнулся Чингиз. — Поел? Иди умывайся.
— Гады, — бросил Пат, вставая. — Что, троим мужикам легко с ребенком справиться?
— Как обижаться, так ты ребенок, — доставая папиросу, сказал Падла. — А как порнуху гигами таскать — совсем взрослый.
Похоже, с Падлой тинэйджер предпочитал не спорить. Засопел и вышел.
— Сам не полезет? — спросил я.
— Нет. Он видит, что мы не шутим. — Чингиз тоже закурил. — Программу ему… поюзать…
— А что мы, собственно говоря, испугались? — Падла выпустил густой клуб дыма. — Ну да… непривычно. Новая декорация в театре жизни. Искусственный разум… разумный, или почти разумный электронный двойник, возможность пребывать одновременно и в глубине, и в реальном мире…
— Это не новая декорация, — сказал я. — Это новая сцена, на которой нам придется… даже не играть, жить.
— И все равно. Мы привыкли сразу видеть плохое. Привыкли подозревать, привыкли опасаться. А вдруг это — чудо? Спасение? Наступление золотого века? Вкалывают, понимаешь, роботы! Счастлив, не поверите, человек!
Падла обвел нас торжествующим взглядом. Я промолчал. Чингиз — тоже.
— Вот… — Падла старательно забычковал папиросу, положил на подоконник. — Не выбрасывайте, может, докурю еще… Пойду я спать, боевые товарищи. Прав мальчик, орете тут ни свет ни заря…
Вставая, он ловким движением прихватил почти полную бутылку бальзама. Чингиз не заметил или не счел нужным возражать. Сказал, глядя в окно:
— В чем-то он прав… не находишь?
— Насчет сна? — не удержался я.
— Насчет подозрений и опасений. Насчет нацеленности на худшее. Да… это нужно. Это спасает порой. Вот только, что, если сейчас совсем другой случай?
— Не знаю, — честно сказал я. — Не знаю, Чингиз.
— То-то и оно…
Чингиз встал. Подошел к окну, постоял, засунув руки в карманы.
— А что тогда делать, Чингиз? — спросил я. — Что делать, если не знаешь, какая дорога ведет к добру, а какая — к злу?
Чингиз задумчиво поднял заначенный Падлой чинарик. Щелкнул зажигалкой, раскурил. Поморщился:
— Как он курит эту гадость…
— Стоять на месте? — сам себе ответил я. — Тогда далеко не уйдешь. Вернуться назад? Совсем плохо…
— Ты идешь по лесу и натыкаешься на высокую стену, — неожиданно сказал Чингиз. — Твои действия?
— Я знаю этот тест.
— Тогда вспомни, как отвечал.
— Иду направо, километр примерно. Если стена не кончается, иду налево — два километра. После этого пытаюсь перелезть.
— Обязательно пытаешься? — заинтересовался Чингиз.
— Да.
— А я сказал, что это зависит от цели. Куда я иду и зачем…
Чингиз затушил окурок, достал свои сигареты. Что-то он сегодня много курит.
— Настоящая зима пришла. Верно, Леня?
Я тоже встал и посмотрел вниз.
Снег. Белый, чистый, мягкий. Он не искрится на солнце — небо затянуто облаками. Но это уже настоящий снег. Он не сойдет до весны.
— Новый год, — сказал Чингиз. — Апельсины, пирог в духовке, салаты, шампанское… Елка, мишура, бенгальские огни, гирлянды… Гости, музыка, шутки, куранты… Похоже на тест на свободные ассоциации, верно?
— Похмелье, мусор, усталость, потерянная запонка… — сказал я. — Ты ведь не это вспомнил в первую очередь?
Чингиз кивнул. Улыбнулся:
— Я больше люблю лето. Только оно всегда кончается. Как ты думаешь, Леонид, может быть, это и хорошо? Бесконечное лето. Пусть в электронном мире. Пусть даже там будешь не совсем ты… но ведь там всегда будет лето. Помнишь, когда мы стояли там, в глубине, и ты говорил, что лето кончилось? Так ведь теперь оно может стать вечным.
— Тут каждый решает сам, Чингиз, — осторожно сказал я. — Что важнее… лето, или бесконечное лето. Жизнь, или иллюзия жизни…
Чингиз не просто улыбался, Чингиз веселился.
— Я — живой! — сказал он. — Я живу. Я буду жить. Лето кончится не скоро.
Как его зацепило…
А он меня словно уже и не видел. Смотрел в окно, смотрел на белый снег, столбик пепла сползал с сигареты, улыбка как будто приросла к лицу.
— И сейчас — тоже лето. Только очень морозное. Но будет новое лето… я чувствую его дыхание, легкую поступь по заснеженным листьям… Лето…
Он жадно втянул дым.
Так не разговаривают. Даже на сцене, если пьеса не из девятнадцатого века.
Уж тем более так не говорят богатые бездельники, какими бы симпатичными и образованными они ни были.
— Жаркий ветер на щеке, вкус земляники на губах, звезды в небе, касание теплой воды… Лето… Оно уходит так быстро, что не успеваешь крикнуть «постой!» И кажется, долго кажется, что оно еще здесь. В кончиках пальцев — память, память о лете. Дрожью, судорогой, головой вскинутой навстречу дождю, тихим смехом и случайной улыбкой — лето… Все-таки лето. Тебе говорят, что оно уже ушло, но ты ищешь его следы, бежишь, опаздываешь, не успеваешь… Но все-таки лето. И ты идешь по его тающим следам… два часа в машине, три часа на самолете, немного пешком — поехали! Куда — не знаю. Приедем. Все ради лета. Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не надо, иначе умрешь от тепла… Лето…
— Чингиз… — тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял свое лето.
— Дайте мне мой кусочек лета… А он и так со мной. Навсегда. Мое лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда!
Я ведь помню, как оно уходит. Как желтое солнце плавится в алый закат. Как ветер начинает пахнуть снегом. Я улыбался ветру. Я просил его: «Подожди!» Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз. Пока было тепло — он не спорил со мной. Но стало холодно, и ветер прошептал: «Лето кончилось». Я поверил не сразу. Но лето кончилось. Пошел дождь. Холодный, унылый, серый. Я протянул руку и поймал каплю воды. Мне не понравилось отражение. «Это не я!» — сказал я воде. Но капля застыла крупинкой льда. И я понял, что это — мое отражение. И самое страшное — оно не тает на моей ладони. Значит, ладонь не теплее льда.
Чингиз засмеялся.
— И вот тогда я понял — лето кончилось.
— Что с тобой, Чингиз? — только и спросил я.
— Да все в порядке…
Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:
— Неужели ты еще не почувствовал, Леонид? Этого великого искуса? Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие! Не он — так другой бы сумел… рано или поздно. Давай судить его не этим. Глубиной. И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни… я, или мой двойник… Да какая разница? Если он войдет в лето? Леонид… джинна не удержать в глиняном кувшине. Глубина станет иной. Будем мы что-то делать или нет — все равно. Может быть, поможем прийти новому миру? Раскроем ключи, поставим на машины «Искусственную натуру». И уйдем в лето…
— Нет, — сказал я.
— Почему?
— Есть еще Маньяк, Маг, Крейзи. От их слов зависит, вспомню ли я свой ключ. Есть Вика. От ее слов зависит, уйду ли я в лето. Есть Дибенко. И поверь, он думает над всем этим не первый день. Есть Темный Дайвер. И я хотел бы узнать, чего он добивается.
